Всегда найдётся ещё более острая тупость!
читать дальшеПоказания Васси (заключительная часть)
Случай играл странно значительную роль в моем романе с Жаклин Эсс. Иногда
мне казалось, что меня подхватывает и несет любой проходящий по миру прилив,
иногда я подозревал, что она управляет моей жизнью, как жизнями сотен других,
тысяч других, режиссируя каждую случайную встречу, все мои победы и поражения и
направляя меня, ни о чем не подозревающего, к нашей последней встрече.
Я нашел ее, не зная, что нашел ее, - вот в чем была ирония судьбы. Я впервые
проследил ее до дома в Суррее - того дома, где в прошлом году был застрелен своим
телохранителем биллионер, некий Титус Петтифир. В верхней комнате, где и
произошло убийство, все было чинно. Если она и побывала там, они убрали оттуда все,
говорящее об этом. Но дом, который начинал рушиться, был исписан всякими
настенными надписями, и там, на стенной штукатурке в той комнате кто-то нацарапал
женщину. Изображение было утрировано, и секс так и исходил от нее, как молния. У
ее ног находилось существо неопределенного вида. Может, краб, может, собака, а
может, даже человек. Что бы это ни было, в нем не было силы. Он сидел в свете ее
обжигающего присутствия и мог причислять себя к разряду счастливцев. Глядя на это
скрюченное создание, не сводящее глаз с пылающей мадонны, я понимал, что это
рисунок изображал Жаклин.
Не знаю, сколько я простоял там, разглядывая этот рисунок, но меня отвлек от
этого человек, который, казалось, был еще в худшем состоянии, чем я. У него была
запущенная борода, он был таким толстым, что я поражался, как он еще ухитряется
держаться прямо, и он вонял так, что скунс устыдился бы.
Я так и не узнал его имени, но он сказал мне, что это он нарисовал эту картинку на
стене. Было легко поверить этому. Его отчаяние, его жажда, путаница в мыслях - все
это были метки человека, видевшего Жаклин.
Если я и был чересчур резок, расспрашивая его, я уверен, что он простил меня. Это
было для него большим облегчением - рассказать все, что он видел в тот день, когда
был убит Петтифир, и знать, что я поверю всему, что он скажет. Он рассказал мне, что
его напарник, телохранитель, который и выстрелил в Петтифира, совершил
самоубийство в тюрьме.
Жизнь его, сказал он, стала бессмысленной. Она разрушила ее. Я постарался, как
мог, убедить его, что она не хотела ничего плохого, что он не должен бояться, что она
придет за ним. Когда я сказал ему это, он заплакал, кажется больше от чувства утраты,
чем от облегчения.
Наконец я спросил его, знает ли он, где Жаклин теперь. Я оставил этот вопрос под
конец, хоть это и было для меня насущной проблемой, наверное потому, что в глубине
души боялся, что он не знает. Но, о Боже, он знал! Она не сразу покинула дом, после
того, как застрелили Петтифира. Она сидела с этим человеком и спокойно беседовала с
ним о его детях, портном, автомобиле. Она спросила его, на кого похожа его мать, и он
сказал ей, что она была проституткой. Была ли она счастлива, спросила Жаклин. Он
сказал, что не знает. Плакала ли она когда-нибудь? Он сказал, что никогда не видел ее
ни плачущей, ни смеющейся. И она кивнула и поблагодарила его.
Позже, перед тем как убить себя, тот, второй охранник сказал ему, что Жаклин
уехала в Амстердам. Это он знал из первых рук, от человека, по имени Коос. Так что
круг замыкается, верно?
Я семь недель пробыл в Амстердаме и не нашел ни единого намека на ее
местопребывание до вчерашнего вечера. Семь недель полного воздержания - это для
меня непривычно. Так что, охваченный нетерпением, я отправился в район красных
фонарей, чтобы найти женщину. Они сидят там, знаете, в витринах, как манекены, за
розовыми шторами. У некоторых на коленях сидят маленькие собачки, некоторые
читают. Большинство глядят на улицу, точно завороженные.
Там не было лиц, которые могли бы меня заинтересовать. Они все казались
безрадостными, бесцветными, так непохожими на нее. И все-таки я не мог уйти. Я был
как перекормленный ребенок в кондитерской: и есть не хочется, и уйти жалко.
Где-то в середине ночи ко мне обратился молодой человек, который при
ближайшем рассмотрении выглядел далеко не так молодо. Он был сильно накрашен.
Бровей у него не было - лишь подрисованные карандашом дуги, в левом ухе
несколько золотых колец, руки в белых перчатках, в одной - надкушенный персик,
сандалии открытые и ногти на ногах покрыты лаком. Он жестом собственника взял
меня за рукав.
Должно быть я презрительно сморщился, глядя на него, но он, казалось, вовсе не
был задет моим презрением.
- Вас просто узнать, - сказал он.
Я вовсе не бросался в глаза и сказал ему:
- Должно быть, вы ошиблись.
- Нет, - ответил он, - я не ошибся. Вы - Оливер Васси.
Первой мыслью моей было, что он хочет убить меня. Я дернулся, но он мертвой
хваткой вцепился мне в рубашку.
- Тебе нужна женщина, - сказал он.
Я, все еще колеблясь, сказал:
- Нет.
- У меня есть женщина, не похожая на других, - сказал он, - она чудесна. Я
знаю, ты захочешь увидеть ее во плоти.
Что заставило меня понять, что он говорит о Жаклин? Возможно, тот факт, что он
выделил меня из толпы, словно она глядела из окна где-то поблизости, приказывая,
чтобы ее поклонников приводили к ней примерно так, как вы приказываете, чтобы вам
сварили приглянувшегося омара. Возможно, потому, что его глаза бесстрашно
встречались с моими, ибо страх он испытывал лишь перед одним Божьим созданием на
этой жестокой земле. Может, в этом его взгляде я узнал и свой. Он знал Жаклин, я не
сомневался в этом.
Он знал, что я на крючке, потому что пока я колебался, он отвернулся с еле
заметным пожатием плеч, словно говоря: ты упускаешь свой шанс.
- Где она? - спросил я, уцепившись за его тонкую, как прутик, руку.
Он кивнул головой в направлении улицы, и я пошел за ним, послушно, как идиот.
По мере того, как мы шли, улица пустела, красные фонари освещали ее мерцающим
светом, потом наступила темнота. Я несколько раз спрашивал его, куда мы идем, но он
предпочел не отвечать; наконец мы подошли к узкой двери узкого домика на улице,
узкой, точно лезвие бритвы.
- Вот и мы, - провозгласил он так, точно мы стояли перед парадным входом в
Версаль.
Через два лестничных пролета в пустом доме я увидел черную дверь, ведущую в
комнату. Он прижал меня к ней, она была закрыта.
- Смотри, - пригласил он. - Она внутри.
- Там закрыто, - ответил я. Мое сердце готово было разорваться. Она была
близко, наверняка я знал, что она близко.
- Смотри, - сказал он вновь и показал на маленькую дырочку в дверной панели.
Я приник к ней глазом.
Комната была пуста - в ней был лишь матрас и Жаклин. Она лежала раскинув
ноги, ее запястья и локти были привязаны к столбикам, торчащим из пола по четырем
углам матраса.
- Кто сделал это? - спросил я, не отрывая глаз от ее наготы.
- Она попросила, - ответил он. - Это по ее желанию. Она попросила.
Она услышала мой голос - с некоторым трудом она приподняла голову и
поглядела прямо на дверь. Когда она взглянула на меня, клянусь, волосы у меня на
голове поднялись, чтобы приветствовать ее по ее приказу.
- Оливер, - сказала она.
- Жаклин, - я прижал эти слова к двери вместе с поцелуем. Тело ее точно
кипело, ее выбритая плоть открывалась и закрывалась, точно экзотическое растение,
- пурпурное, и лиловое, и розовое.
- Впусти меня, - сказал я Коосу.
- Если ты проведешь с ней ночь, ты не переживешь ее, - сказал он.
- Впусти меня.
- Она дорогая, - предупредил он.
- Сколько ты хочешь?
- Все, что у тебя есть. Последнюю рубаху, деньги, драгоценности - и она твоя.
Я хотел выбить дверь или сломать ему желтые от никотина пальцы, пока он не
отдаст мне ключ. Он знал, о чем я думаю.
- Ключ спрятан, - сказал он. - А дверь крепкая. Ты должен заплатить, мистер
Васси. Ты хочешь заплатить.
Он был прав. Я хотел заплатить.
- Ты хочешь отдать мне все, что ты имеешь, все, чем ты был когда-либо. И
прийти к ней пустым. Я знаю это. Так они все к ней ходят.
- Все? Их много?
- Она ненасытна, - сказал он без выражения. Это не было хвастовством, это
была его боль - я это ясно видел. - Я всегда нахожу их для нее, а потом их
закапываю.
Закапывает.
Это, я полагаю, и являлось предназначением Кооса: он избавлялся от мертвых тел.
И он наложит на меня свои наманикюренные пальцы, он выволочет меня отсюда, когда
я буду высохшим, бесполезным для нее, и найдет какую-нибудь яму или канал, чтобы
опустить меня туда. Эта мысль была не слишком привлекательна.
И все же я здесь, со всеми моими деньгами, которые я смог собрать, продав то
немногое, что у меня осталось, я выложил их на стол перед собой, я потерял свое
достоинство, жизнь моя висит на волоске и я жду ключа.
Уже здорово темно, а он опаздывает. Но я думаю, он обязан прийти. Не из-за денег
- должно быть, не взирая на его грим и пристрастие к героину, у него есть кое-что, он
придет, потому что она этого требует, а он послушен ей в каждом шаге, точно так же,
как и я. Ну конечно, он придет. Он придет.
Ну вот, я думаю этого достаточно.
Вот и все, что я хотел сказать. Времени перечитывать это у меня нет. Я слышу его
шаги на лестнице (он прихрамывает), и я должен идти с ним. Это я оставлю любому,
кто найдет, пусть использует это, как сочтет нужным. К утру я буду мертв и счастлив.
Верьте этому.
Боже мой, - подумала она, - Коос меня предал.
Васси был за дверью - она чувствовала разумом его плоть и ждала. Но Коос не
впустил его, несмотря на ее четкие приказы. Из всех мужчин лишь Васси дозволялось
входить сюда невозбранно, Коос знал это. Но он предал ее, все они ее предавали,
кроме Васси. С ним (возможно) это была любовь.
Она ночи лежала на этой постели и не спала. Она редко спала теперь больше, чем
несколько минут, и только когда Коос приглядывал за ней. Она вредила себе во сне,
рвала себе плоть, не зная того, просыпалась крича, вся в крови, точно каждый ее сосуд
был проткнут многочисленными иглами, которые она создавала из своих мышц, из
кожи, - кактус во плоти.
Опять стемнело, подумала она, но трудно сказать наверняка. В этой занавешенной
комнате, освещенной лампой без абажура, был вечный день - для чувств и вечная
ночь - для души. Она лежала, пружины матраса впивались ей в спину, в ягодицы,
иногда на секунду засыпала, иногда ела из рук Кооса, который мыл ее, убирал за ней,
использовал ее.
Ключ повернулся в замке. Она привстала на матрасе, чтобы поглядеть, кто это.
Дверь отворялась... отворялась... отворялась.
Васси. О, Боже, это наконец был Васси! Он бежал к ней через всю комнату.
Пусть это не будет еще одно воспоминание, - молилась она, - пусть на этот
раз будет он, живой, на самом деле.
- Жаклин.
Он сказал имя ее плоти, полное имя.
- Жаклин.
Это был он.
Стоящий за ним Коос уставился ей промеж ног, завороженный танцем ее
влагалища.
- Ко... - сказала она, пытаясь улыбнуться.
- Я привел его, - усмехнулся он, не отводя взгляда от ее плоти.
- Целый день, - прошептала она. - Я ждала тебя целый день, Коос, ты заставил
меня ждать.
- Что для тебя целый день? - спросил он, все еще усмехаясь.
Ей больше не нужен был сводник, но он не знал об этом. В своей наивности он
думал, что Васси - это просто еще один мужчина, который попался на их пути, - он
будет опустошен и выброшен точно так же, как другие. Коос думал, что он
понадобится завтра - вот почему он так безыскусно играл в эту смертельную игру.
- Закрой двери, - предложила она ему, - останься, если хочешь.
- Остаться? - спросил он, пораженный. - Ты хочешь сказать, я могу
посмотреть?
И он смотрел. Она знала, что он всегда смотрел через дырочку, которую он
провертел в панели, иногда она слышала, как он переступает за дверью. Но на этот раз
пусть он останется навеки.
Очень осторожно он вынул ключ из наружной стороны двери, вставил его изнутри
в замочную скважину и повернул. Как только замок щелкнул, она убила его, он даже
не успел обернуться и поглядеть на нее в последний раз. В этой казни не было ничего
демонстративного: она просто взломала его грудную клетку и раздавила легкие. Он
ударился о дверь и соскользнул вниз, проехавшись лицом по деревянной панели.
Васси даже не обернулся, чтобы поглядеть, как он умирает, - она это
единственное, на что он хотел смотреть.
Он приблизился к матрасу, нагнулся и начал развязывать ей локти. Кожа была
стерта, веревки задубели от засохшей крови. Он методично развязывал узлы, обретя
спокойствие, на которое больше не рассчитывал, придя здесь к завершению пути и
невозможности вернуться назад и зная, что его дальнейший путь - это проникновение
в нее глубже и глубже.
Освободив ее локти, он занялся запястьями, теперь она видела над собой не
потолок, а его лицо. Голос у него был мягким.
- Зачем ты позволила ему делать это?
- Я боялась.
- Чего?
- Двигаться, даже жить. Каждый день... агония.
- Да.
Он слишком хорошо понимал, что выход найти невозможно.
Она почувствовала, как он раздевается рядом с ней, потом целует ее в желтоватую
кожу живота - того тела, а котором она обитала. На коже лежал отпечаток ее работы
- она была натянута сверх предела и шла крестообразными складками.
Он лег рядом с ней, и ощущение его тела на ее теле не было неприятным.
Она коснулась его головы. Суставы ее были застывшими, все движения причиняли
боль, но она хотела притянуть его лицо к своему. Он возник у нее перед глазами,
улыбаясь, и они обменялись поцелуями.
Боже мой, подумала она, мы - вместе.
И думая, что они вместе, воля ее начала формировать плоть. Под его губами черты
ее лица растворились, стали красным морем, о котором он мечтал, и омыли его лицо,
которое тоже растворилось, и смешивались воды, созданные из мысли и плоти.
Ее заострившиеся груди проткнули его, точно стрелы, его эрекция, усиленная ее
мыслью, убила ее последним ответным подарком. Омытые приливом любви, они,
казалось, растворялись в нем, да так оно и было.
Снаружи был твердый, траурный мир: там, в ночи, все длилась болтовня торговцев
и покупателей. Но, наконец, усталость и равнодушие нахлынули даже на самых
заядлых купцов. Снаружи и внутри наступило целительное молчание: конец всем
обретениям и потерям.
Случай играл странно значительную роль в моем романе с Жаклин Эсс. Иногда
мне казалось, что меня подхватывает и несет любой проходящий по миру прилив,
иногда я подозревал, что она управляет моей жизнью, как жизнями сотен других,
тысяч других, режиссируя каждую случайную встречу, все мои победы и поражения и
направляя меня, ни о чем не подозревающего, к нашей последней встрече.
Я нашел ее, не зная, что нашел ее, - вот в чем была ирония судьбы. Я впервые
проследил ее до дома в Суррее - того дома, где в прошлом году был застрелен своим
телохранителем биллионер, некий Титус Петтифир. В верхней комнате, где и
произошло убийство, все было чинно. Если она и побывала там, они убрали оттуда все,
говорящее об этом. Но дом, который начинал рушиться, был исписан всякими
настенными надписями, и там, на стенной штукатурке в той комнате кто-то нацарапал
женщину. Изображение было утрировано, и секс так и исходил от нее, как молния. У
ее ног находилось существо неопределенного вида. Может, краб, может, собака, а
может, даже человек. Что бы это ни было, в нем не было силы. Он сидел в свете ее
обжигающего присутствия и мог причислять себя к разряду счастливцев. Глядя на это
скрюченное создание, не сводящее глаз с пылающей мадонны, я понимал, что это
рисунок изображал Жаклин.
Не знаю, сколько я простоял там, разглядывая этот рисунок, но меня отвлек от
этого человек, который, казалось, был еще в худшем состоянии, чем я. У него была
запущенная борода, он был таким толстым, что я поражался, как он еще ухитряется
держаться прямо, и он вонял так, что скунс устыдился бы.
Я так и не узнал его имени, но он сказал мне, что это он нарисовал эту картинку на
стене. Было легко поверить этому. Его отчаяние, его жажда, путаница в мыслях - все
это были метки человека, видевшего Жаклин.
Если я и был чересчур резок, расспрашивая его, я уверен, что он простил меня. Это
было для него большим облегчением - рассказать все, что он видел в тот день, когда
был убит Петтифир, и знать, что я поверю всему, что он скажет. Он рассказал мне, что
его напарник, телохранитель, который и выстрелил в Петтифира, совершил
самоубийство в тюрьме.
Жизнь его, сказал он, стала бессмысленной. Она разрушила ее. Я постарался, как
мог, убедить его, что она не хотела ничего плохого, что он не должен бояться, что она
придет за ним. Когда я сказал ему это, он заплакал, кажется больше от чувства утраты,
чем от облегчения.
Наконец я спросил его, знает ли он, где Жаклин теперь. Я оставил этот вопрос под
конец, хоть это и было для меня насущной проблемой, наверное потому, что в глубине
души боялся, что он не знает. Но, о Боже, он знал! Она не сразу покинула дом, после
того, как застрелили Петтифира. Она сидела с этим человеком и спокойно беседовала с
ним о его детях, портном, автомобиле. Она спросила его, на кого похожа его мать, и он
сказал ей, что она была проституткой. Была ли она счастлива, спросила Жаклин. Он
сказал, что не знает. Плакала ли она когда-нибудь? Он сказал, что никогда не видел ее
ни плачущей, ни смеющейся. И она кивнула и поблагодарила его.
Позже, перед тем как убить себя, тот, второй охранник сказал ему, что Жаклин
уехала в Амстердам. Это он знал из первых рук, от человека, по имени Коос. Так что
круг замыкается, верно?
Я семь недель пробыл в Амстердаме и не нашел ни единого намека на ее
местопребывание до вчерашнего вечера. Семь недель полного воздержания - это для
меня непривычно. Так что, охваченный нетерпением, я отправился в район красных
фонарей, чтобы найти женщину. Они сидят там, знаете, в витринах, как манекены, за
розовыми шторами. У некоторых на коленях сидят маленькие собачки, некоторые
читают. Большинство глядят на улицу, точно завороженные.
Там не было лиц, которые могли бы меня заинтересовать. Они все казались
безрадостными, бесцветными, так непохожими на нее. И все-таки я не мог уйти. Я был
как перекормленный ребенок в кондитерской: и есть не хочется, и уйти жалко.
Где-то в середине ночи ко мне обратился молодой человек, который при
ближайшем рассмотрении выглядел далеко не так молодо. Он был сильно накрашен.
Бровей у него не было - лишь подрисованные карандашом дуги, в левом ухе
несколько золотых колец, руки в белых перчатках, в одной - надкушенный персик,
сандалии открытые и ногти на ногах покрыты лаком. Он жестом собственника взял
меня за рукав.
Должно быть я презрительно сморщился, глядя на него, но он, казалось, вовсе не
был задет моим презрением.
- Вас просто узнать, - сказал он.
Я вовсе не бросался в глаза и сказал ему:
- Должно быть, вы ошиблись.
- Нет, - ответил он, - я не ошибся. Вы - Оливер Васси.
Первой мыслью моей было, что он хочет убить меня. Я дернулся, но он мертвой
хваткой вцепился мне в рубашку.
- Тебе нужна женщина, - сказал он.
Я, все еще колеблясь, сказал:
- Нет.
- У меня есть женщина, не похожая на других, - сказал он, - она чудесна. Я
знаю, ты захочешь увидеть ее во плоти.
Что заставило меня понять, что он говорит о Жаклин? Возможно, тот факт, что он
выделил меня из толпы, словно она глядела из окна где-то поблизости, приказывая,
чтобы ее поклонников приводили к ней примерно так, как вы приказываете, чтобы вам
сварили приглянувшегося омара. Возможно, потому, что его глаза бесстрашно
встречались с моими, ибо страх он испытывал лишь перед одним Божьим созданием на
этой жестокой земле. Может, в этом его взгляде я узнал и свой. Он знал Жаклин, я не
сомневался в этом.
Он знал, что я на крючке, потому что пока я колебался, он отвернулся с еле
заметным пожатием плеч, словно говоря: ты упускаешь свой шанс.
- Где она? - спросил я, уцепившись за его тонкую, как прутик, руку.
Он кивнул головой в направлении улицы, и я пошел за ним, послушно, как идиот.
По мере того, как мы шли, улица пустела, красные фонари освещали ее мерцающим
светом, потом наступила темнота. Я несколько раз спрашивал его, куда мы идем, но он
предпочел не отвечать; наконец мы подошли к узкой двери узкого домика на улице,
узкой, точно лезвие бритвы.
- Вот и мы, - провозгласил он так, точно мы стояли перед парадным входом в
Версаль.
Через два лестничных пролета в пустом доме я увидел черную дверь, ведущую в
комнату. Он прижал меня к ней, она была закрыта.
- Смотри, - пригласил он. - Она внутри.
- Там закрыто, - ответил я. Мое сердце готово было разорваться. Она была
близко, наверняка я знал, что она близко.
- Смотри, - сказал он вновь и показал на маленькую дырочку в дверной панели.
Я приник к ней глазом.
Комната была пуста - в ней был лишь матрас и Жаклин. Она лежала раскинув
ноги, ее запястья и локти были привязаны к столбикам, торчащим из пола по четырем
углам матраса.
- Кто сделал это? - спросил я, не отрывая глаз от ее наготы.
- Она попросила, - ответил он. - Это по ее желанию. Она попросила.
Она услышала мой голос - с некоторым трудом она приподняла голову и
поглядела прямо на дверь. Когда она взглянула на меня, клянусь, волосы у меня на
голове поднялись, чтобы приветствовать ее по ее приказу.
- Оливер, - сказала она.
- Жаклин, - я прижал эти слова к двери вместе с поцелуем. Тело ее точно
кипело, ее выбритая плоть открывалась и закрывалась, точно экзотическое растение,
- пурпурное, и лиловое, и розовое.
- Впусти меня, - сказал я Коосу.
- Если ты проведешь с ней ночь, ты не переживешь ее, - сказал он.
- Впусти меня.
- Она дорогая, - предупредил он.
- Сколько ты хочешь?
- Все, что у тебя есть. Последнюю рубаху, деньги, драгоценности - и она твоя.
Я хотел выбить дверь или сломать ему желтые от никотина пальцы, пока он не
отдаст мне ключ. Он знал, о чем я думаю.
- Ключ спрятан, - сказал он. - А дверь крепкая. Ты должен заплатить, мистер
Васси. Ты хочешь заплатить.
Он был прав. Я хотел заплатить.
- Ты хочешь отдать мне все, что ты имеешь, все, чем ты был когда-либо. И
прийти к ней пустым. Я знаю это. Так они все к ней ходят.
- Все? Их много?
- Она ненасытна, - сказал он без выражения. Это не было хвастовством, это
была его боль - я это ясно видел. - Я всегда нахожу их для нее, а потом их
закапываю.
Закапывает.
Это, я полагаю, и являлось предназначением Кооса: он избавлялся от мертвых тел.
И он наложит на меня свои наманикюренные пальцы, он выволочет меня отсюда, когда
я буду высохшим, бесполезным для нее, и найдет какую-нибудь яму или канал, чтобы
опустить меня туда. Эта мысль была не слишком привлекательна.
И все же я здесь, со всеми моими деньгами, которые я смог собрать, продав то
немногое, что у меня осталось, я выложил их на стол перед собой, я потерял свое
достоинство, жизнь моя висит на волоске и я жду ключа.
Уже здорово темно, а он опаздывает. Но я думаю, он обязан прийти. Не из-за денег
- должно быть, не взирая на его грим и пристрастие к героину, у него есть кое-что, он
придет, потому что она этого требует, а он послушен ей в каждом шаге, точно так же,
как и я. Ну конечно, он придет. Он придет.
Ну вот, я думаю этого достаточно.
Вот и все, что я хотел сказать. Времени перечитывать это у меня нет. Я слышу его
шаги на лестнице (он прихрамывает), и я должен идти с ним. Это я оставлю любому,
кто найдет, пусть использует это, как сочтет нужным. К утру я буду мертв и счастлив.
Верьте этому.
Боже мой, - подумала она, - Коос меня предал.
Васси был за дверью - она чувствовала разумом его плоть и ждала. Но Коос не
впустил его, несмотря на ее четкие приказы. Из всех мужчин лишь Васси дозволялось
входить сюда невозбранно, Коос знал это. Но он предал ее, все они ее предавали,
кроме Васси. С ним (возможно) это была любовь.
Она ночи лежала на этой постели и не спала. Она редко спала теперь больше, чем
несколько минут, и только когда Коос приглядывал за ней. Она вредила себе во сне,
рвала себе плоть, не зная того, просыпалась крича, вся в крови, точно каждый ее сосуд
был проткнут многочисленными иглами, которые она создавала из своих мышц, из
кожи, - кактус во плоти.
Опять стемнело, подумала она, но трудно сказать наверняка. В этой занавешенной
комнате, освещенной лампой без абажура, был вечный день - для чувств и вечная
ночь - для души. Она лежала, пружины матраса впивались ей в спину, в ягодицы,
иногда на секунду засыпала, иногда ела из рук Кооса, который мыл ее, убирал за ней,
использовал ее.
Ключ повернулся в замке. Она привстала на матрасе, чтобы поглядеть, кто это.
Дверь отворялась... отворялась... отворялась.
Васси. О, Боже, это наконец был Васси! Он бежал к ней через всю комнату.
Пусть это не будет еще одно воспоминание, - молилась она, - пусть на этот
раз будет он, живой, на самом деле.
- Жаклин.
Он сказал имя ее плоти, полное имя.
- Жаклин.
Это был он.
Стоящий за ним Коос уставился ей промеж ног, завороженный танцем ее
влагалища.
- Ко... - сказала она, пытаясь улыбнуться.
- Я привел его, - усмехнулся он, не отводя взгляда от ее плоти.
- Целый день, - прошептала она. - Я ждала тебя целый день, Коос, ты заставил
меня ждать.
- Что для тебя целый день? - спросил он, все еще усмехаясь.
Ей больше не нужен был сводник, но он не знал об этом. В своей наивности он
думал, что Васси - это просто еще один мужчина, который попался на их пути, - он
будет опустошен и выброшен точно так же, как другие. Коос думал, что он
понадобится завтра - вот почему он так безыскусно играл в эту смертельную игру.
- Закрой двери, - предложила она ему, - останься, если хочешь.
- Остаться? - спросил он, пораженный. - Ты хочешь сказать, я могу
посмотреть?
И он смотрел. Она знала, что он всегда смотрел через дырочку, которую он
провертел в панели, иногда она слышала, как он переступает за дверью. Но на этот раз
пусть он останется навеки.
Очень осторожно он вынул ключ из наружной стороны двери, вставил его изнутри
в замочную скважину и повернул. Как только замок щелкнул, она убила его, он даже
не успел обернуться и поглядеть на нее в последний раз. В этой казни не было ничего
демонстративного: она просто взломала его грудную клетку и раздавила легкие. Он
ударился о дверь и соскользнул вниз, проехавшись лицом по деревянной панели.
Васси даже не обернулся, чтобы поглядеть, как он умирает, - она это
единственное, на что он хотел смотреть.
Он приблизился к матрасу, нагнулся и начал развязывать ей локти. Кожа была
стерта, веревки задубели от засохшей крови. Он методично развязывал узлы, обретя
спокойствие, на которое больше не рассчитывал, придя здесь к завершению пути и
невозможности вернуться назад и зная, что его дальнейший путь - это проникновение
в нее глубже и глубже.
Освободив ее локти, он занялся запястьями, теперь она видела над собой не
потолок, а его лицо. Голос у него был мягким.
- Зачем ты позволила ему делать это?
- Я боялась.
- Чего?
- Двигаться, даже жить. Каждый день... агония.
- Да.
Он слишком хорошо понимал, что выход найти невозможно.
Она почувствовала, как он раздевается рядом с ней, потом целует ее в желтоватую
кожу живота - того тела, а котором она обитала. На коже лежал отпечаток ее работы
- она была натянута сверх предела и шла крестообразными складками.
Он лег рядом с ней, и ощущение его тела на ее теле не было неприятным.
Она коснулась его головы. Суставы ее были застывшими, все движения причиняли
боль, но она хотела притянуть его лицо к своему. Он возник у нее перед глазами,
улыбаясь, и они обменялись поцелуями.
Боже мой, подумала она, мы - вместе.
И думая, что они вместе, воля ее начала формировать плоть. Под его губами черты
ее лица растворились, стали красным морем, о котором он мечтал, и омыли его лицо,
которое тоже растворилось, и смешивались воды, созданные из мысли и плоти.
Ее заострившиеся груди проткнули его, точно стрелы, его эрекция, усиленная ее
мыслью, убила ее последним ответным подарком. Омытые приливом любви, они,
казалось, растворялись в нем, да так оно и было.
Снаружи был твердый, траурный мир: там, в ночи, все длилась болтовня торговцев
и покупателей. Но, наконец, усталость и равнодушие нахлынули даже на самых
заядлых купцов. Снаружи и внутри наступило целительное молчание: конец всем
обретениям и потерям.
@темы: Клановое